20 января ежегодно чествуют украинских военных, которые в течение 242 суток держали оборону Донецкого аэропорта. Именно в этот день в 2015 году пророссийские боевики взорвали новый терминал, где находились защитники. Даже после этого наши военные продолжали сопротивление еще до 23 января. За героическую оборону ДАПа украинских бойцов прозвали "киборгами". Во всех боях за аэропорт погибли 100 наших защитников, еще около трех сотен получили ранения.
Одним из последних "киборгов", которым удалось выйти из Донецкого аэропорта, стал Виталий Пясецкий. В ночь на 14 января 2015-го в составе 80-й аэромобильной бригады он попал на позицию "Ромео". На задание пошел добровольцем, это стало его первым серьезным боем. Именно Виталий зафиксировал на фото последние дни Донецкого аэропорта. Самые интенсивные бои начались 16 января – тогда украинские военные уже были "заблокированы" на первом этаже нового терминала.
РБК-Украина делится воспоминаниями "киборга" Виталия Пясецкого, ниже приводим прямую речь военного.
На утро 16 января мы уже зажаты на первом этаже нового терминала. Сепары над нами и под нами. Сегодня они начали атаковать значительно раньше. Думаю, рассчитывали покончить с нами. У нас у каждого свой сектор, отрабатываем по отелю, откуда летят нам "подарки". Бью одиночными, патронов в достатке, но так прицельнее.
Вечером с нашего поста мы заприметили несколько небольших отверстий в потолке. Они беспокоили, поэтому с интервалом 3-5 минут мы просматривали свой сектор тепловизором и поглядывали туда.
Через дырку в потолке летит первая граната. Никого не задело. Вторая – и мою скулу и возле виска обжигает боль. Кровь капает на аптечку и маленькое "Евангелие", которое нашел на посту и положил в карман. Какие-то два сантиметра выше и осколок попал бы прямо в висок.
Под пальцами нащупывается осколок. Залепил пластырем и направился в сторону штаба. Позже я вспоминал слова побратима "Фестиваля", который перед ротацией сказал: "Пацаны, повезет тому, кто отсюда 300-м выедет".
Накануне ранило друга Федю. Периодически я задолбывал "Психа" (позывной медика Игоря Зинича, 20 января 2015 года погибнет под завалами терминала в возрасте 25 лет, Герой Украины, посмертно, – Ред.) вопросами, выживет ли тот. Потом ему удалили часть печени, часть легкого и селезенку. Была остановка сердца на 8 минут, влили около 10 литров крови. Федя выжил только благодаря Богу.
На посту достаточно много ребят, пробуем развернуть баррикаду так, чтобы иметь прикрытие от гранат, которые летят сверху. Подкатили какое-то колесо, разломанную коляску, сверху бросили мешки с песком. Хоть какая-то защита.
Слышу, как в метрах 3-х что-то падает. Ложусь на землю и закрываю затылок руками от взрыва, левое бедро снова обжигает болью. Накладывать повязку на рану нет смысла, все равно сползет.
Возвращаюсь на свою позицию. Сажусь за баррикадой и постреливаю. Много потом слышал рассказов, как косили сепаров в терминале, но ни разу такого не видел. По тебе стреляют, ты стреляешь в ответ. Никто просто так под пули не лезет. Иногда вижу, как некоторые индивиды выставляют ствол над баррикадой и высаживают по "рожку" в "белый свет".
Рядом со мной стоит во весь рост мужичок в расстегнутом бронике. Мгновение и он падает на ящики с гранатами. Стягиваю его к себе за баррикаду. Из небольшой дырочки над правой бровью фонтанчиком бьет кровь. Ранение несовместимо с жизнью. Со Славиком Гавянцем (военный из ДАП попал в плен и через две недели его освободили, – Ред.) пробуем зацепить эвакуационной стропой и тащим его через весь терминал в сторону штаба.
В какой-то момент вместо гранат на пол падают дымовухи. Сначала подумали, что это обычные армейские дымы. Только облако достигает нас, глаза начинают заливать слезы, горло и легкие сдавливает спазм. Кашель такой что, кажется, легкие вылетят. Срываю с головы шапку и прижимаю к лицу. С несколькими ребятами бредем в сторону первого поста. Здесь на сквозняках должно быть легче.
Там куча тел, которые корчатся на земле от кашля и рвоты. Немножко придя в себя, иду в штаб, но газ проник даже туда. Во время газовой атаки огонь как будто утихает. Видимо, сепары сами курнули своей "шмали". Занимаю позицию под стеной. Нас забрасывают гранатами. У многих из наших от интенсивного огня уже перегрелись и заклинивают автоматы. Мой пока стреляет.
Бедро ноет, но стараюсь не обращать внимания. Понимаю, что все идет к концу, и от мысли о семье сдавливает горло, наворачиваются слезы. Это не истерика – это какая-то смесь злости и жалости (дома Виталия ждали родители, жена и двое детей, – Ред.)
Момент, когда нас начали травить газами, был один из самых страшных. В мыслях: "Боже, спаси". И неожиданно появился ветерок, который снес газовое облако в сторону террористов. Уже в госпитале обсуждали с ребятами этот момент – все как один утверждали, что Бог был с нами.
Периодически к нам залетают РПГ (ручные противотанковые гранатометы, – Ред.), гранаты. Мы надеемся на эвакуацию, в первую очередь, тяжелых раненых и убитых. Смысла держать терминал в таких условиях нет. Враг в подвале и на верхних этажах. Все идет к тому, что нас методично выбьют. Уже тогда существовала угроза подрыва, первого этажа из подвала.
Ребята показывали СМС, якобы перехваченное СБУ, в котором были слова: "Если не удается вытравить газами, возьмите 500 кг тротила и взорвите их нафиг".
Через отверстия в потолке сепары бросают различные зажигательные смеси, чтобы затруднить нам возможную эвакуацию. Моментами мы вызываем огонь артиллерии на себя, чтобы снизить их энтузиазм.
К нам скоро придут "коробочки" в виде МТ-ЛБ (бронированный транспортер, военные называют его "мотолига", – Ред.). Но без прикрытия более крупными калибрами по верхним этажам, технику могут сжечь, погибнут люди.
По рации передают, что вышли "ласточки". Подлетает две "мотолыги". Одна с северной стороны терминала, другая – с западного угла. С первой только успел выгрузиться десант, как от прямого выстрела из РПГ в двигатель она загорается. Вытаскивают обгоревшего Володю Труху (боец с Тернопольской области погиб 17 января в возрасте 22 лет, – Ред.). Сепары замечают вторую "ласточку" и начинают расстреливать ее. МТ-ЛБ стартует пустой – без единого раненого на борту.
Понимая, что конец, вероятно, очень близко, пишу жене СМС, что люблю ее и она лучшее, что было в моей жизни. Ложусь под стеной и впадаю в какое-то забвение. В сознание возвращают выкрики офицера, как тогда я думал, а на самом деле даже не сержанта, из 90-го батальона, прибывшего на сгоревшей "мотолыге". "Вставайте, что-то делайте, иначе на все тут лягут".
Нас собирается до двух десятков. Каждому выделяется сектор, на котором мы должны обустроить баррикаду из ящиков с патронами и строительного мусора. Впереди ставим сетки, чтобы уменьшить вероятность попадания гранат и РПГ в баррикаду. Через отверстия летят коктейли, от которых загорается мусор и БК на постах первого этажа, с которых мы отошли. Баррикаду мы обустроили вовремя – это защитило нас от фейерверков.
"Север" (позывной "киборга" Андрея Шишука, – Ред.) из 90-го батальона вселяет нам надежду и желание что-то делать. С тревогой ожидаем утра. На рассвете ублюдки обязательно попытаются нас добить, но бой начинается позже обычного. Оказывается, причина неожиданного затишья – временное перемирие. Идут переговоры, чтобы в сопровождении ОБСЕ вывезти раненых. Все надеются на положительный результат. Мы же позволяли сепарам своих 200-х и 300-х забирать. Перемирие должно закончиться в полдень. Ждем.
Многие, как и я, перед выбором: с одной стороны я ранен, а с другой – до сих пор боеспособен. Бросить пацанов? А жить, ой как хочется, и не только мне. Я был готов остаться без руки или ноги, только бы вернуться. Решаю, что буду выезжать только тогда, когда заберут всех тяжелых 300-х.
Страшнее смерти – страх остаться слепым. Знаю, что это такое, потому что батя у меня незрячий. Поэтому как только начинался обстрел, я надевал очки. Второй по градации страх –остаться "овощем" и потерять в бою свои "причиндалы".
Время перемирия истекает. Наши надежды не оправдываются. По радиостанции передают, будто Моторола разрешил вывоз раненых, а Гиви сказал, что из терминала никого живым не выпустят.
Теперь уже каждый понял, что это, скорее всего, конец. Наши укрепления не рассчитаны на серьезный бой. Эмоции переполняют, не хочется верить. Кто-то звонит домой. Я стараюсь не думать о семье, в последующие дни гоню от себя мысль о том, что возможно удастся выжить.
Недалеко под стеной лежат 200-е. На "гражданке" мертвое тело, особенно человека, которому еще жить, вызывает смесь чувств – от жалости, страха до даже какого-то отвращения. Здесь мертвые одиноко лежат, закутанные в спальные мешки и никому нет до них дела. Нет смысла убиваться, удачный прилет и сам будешь лежать.
Другое дело раненые. Вблизи 200-х лежит Юра Кушнир. Вчера во время одного из взрывов он получил ранение в голову. Забинтовали. "Псих" говорит, что вроде бы ничего страшного. А сегодня Юра не приходит в сознание и похоже, не выживет (Юрий умер 18 января в возрасте 36 лет, – Ред.).
Все готовятся к последнему штурму. Кого-то это угнетает, в ком-то проснулась отвага обреченных. Около 14 часов начинает работать арта и минометы. Наши штурмовые группы на БМП (боевая машина пехоты, – Ред.) выехали на минное поле и уперлись в противотанковый ров, попали под плотный огонь сепаров.
Мы сидим на первом этаже, зажатые как крысы, слышим как по нашим товарищам, которые едут нам на подмогу, работает ДШК (пулемет, – Ред.), вылетают РПГ. А мы ничем не можем помочь. В отчаянии снимаю АГС со станка (автоматический гранатомет, – Ред.) и пробую выставить его в дверной проем и ничего не получается, мешают мешки и мусор – прицельно стрелять отсюда невозможно. Штурм вокруг аэропорта прекращается, как потом оказалось, наши вынуждены были отойти с потерями.
Мы рассматриваем вариант штурмовать сепаров через отверстия в потолке, потому что лестничные марши под огнем террористов, заминированы или укреплены. Думаем тихонько подставить лестницу, забросать их гранатами и ломануться на штурм. Это нужно было делать до темноты, времени не хватает. И смельчаков, которые пойдут на этот штурм, мало. Всем хочется жить.
Большая частина ночи на 19 января проходит спокойно. Поступает команда на эвакуацию раненых, должна прийти "мотолига". Понимаю, что мне эвакуация не светит, потому что слишком много тяжелых раненых. Легкие 300-е идут самостоятельно к "мотолыге", я с помощником, спотыкаясь, тянем тяжелых. Дают команду грузить убитых на броню. Возвращаемся. Мне достается нести бойца, которого позавчера убило на моих глазах. Начинается стрельба, наши прикрывают.
"Мотолыга" стартует и на секунды застревает в куче какого-то хлама. Этого может быть достаточно для точного выстрела из РПГ. Шепчу: "Боже, спаси пацанов". Машина срывается и исчезает в темноте.
Захожу в комнату и вижу: "Север" лежит на земле, а над ним "Псих". "Северу" пуля вошла в бедро, но кость не задела. Он был справа от меня, когда в него попали. Эта пуля могла быть и моей.
Возвращаюсь на пост. Страшно хочется пить. Льда уже нет (несколько дней бойцам приходилось долбить лед, чтобы утолить жажду, – Ред.). Вспоминаю, что в подбитой "мотолиге" должна быть вода. Прокрадываюсь и нахожу четыре или пять баклажох. Раздаю их ребятам и одну оставляю себе. Можно пить вволю.
Днем работал генератор и мы даже смогли подзарядить телефоны и радиостанции. Отправляю СМС, закрываю глаза, но задремать не получается. Мысли о доме незаметно сменяются воспоминаниями как "Итальянец" (позывной Володи Бузенко, – Ред.) кошмарит из РПГ сепаров, то в подвал всадит пару зарядов, то вверх пошлет "гостинца".
В этих последних днях обороны ДАПа память выделяет самых ярких бойцов, которые заряжали других желанием не просто ждать, чем это все закончится. Таким для меня является "Итальянец" из 7-й роты (погиб 19 января 2015 года в возрасте 26 лет, похоронен родном селе Великий Кучуров в Черновицкой области, – Ред.), Саша "Борода" из 93-й (позывной Александра Олефира, погиб 20 января в 22-летнем возрасте, – Ред.) и Зеник из нашей разведки.
Володя "Итальянец" Бузенко – очень показательный паренек. Высокий, черноволосый, с неизменной, даже в этих обстоятельствах, широкой улыбкой. Сегодня спрашиваю, ждет ли его кто дома? Говорит, что любимая.
Единственное, что давало надежду нам – это СМС от друзей, родных. Сколько людей по всей Украине молились за всех нас. Это даже не тысячи. Наверное каждый из нас понимал, что нас может спасти чудо.
Далеко за полночь по рации идет команда готовить 300-х к эвакуации. Лежачих у нас было двое – Рома Каленюк и "Север". Последний сказал, что сам загрузится. Стараюсь не думать о том, что, возможно, и мне удастся уехать.
Начала работать арта, это значит, что броня идет. Еще МТ-ЛБ не прибыла, как сепары ее начали расстреливать. Несмотря на огонь, она развернулась и задом подлетела к подоконнику, на улице уже разгорелся настоящий бой, обещанное прикрытие из БТРов, пулеметы которых должны были работать по верхним этажам – опять нет. Прикрывали нас несколько наших ребят, которые вышли на улицу и обстреливали верхние этажи. Гранаты падали, как яблоки с дерева. Ребята, которые приехали в десанте, начали выскакивать.
Поступает команда грузить 300-х. Передаю внутрь, чтобы раненые шли на выход. Проталкиваюсь мимо очереди тех, кто идет грузиться. Вокруг свист, стрельба, взрываются гранаты, но об этом не думаешь. Заталкиваем внутрь Рому, мой помощник залезает поверх него. В соседнем отделении вижу место, куда можно вскочить самому. Секунда раздумий, оглянулся – никого больше не несут, и я влетаю туда. Позже я не раз буду прокручивать этот момент в памяти, размышляя, правильно ли я сделал.
"Мотолыга" срывается, молюсь, только бы не сгореть... По двери стучат пули. Внутри крик и стон вперемешку с матом. У всех что-то болит. Но это ничего, мы вырвались. По зданиям понимаю, что мы наконец доехали до Водяного (с 8 сентября 2024 года этот населенный пункт под оккупацией россиян, – Ред.).
Пробую найти Володю Козака, но его никто не видел. Почему он не сел? "Север" тоже не сел (он выжил, – Ред). Те, кто на 100% должны были быть эвакуированы, в эту "коробочку" не сели. Уже потом стало известно, что как терминал взорвали, на посту "Ромео", несмотря на газовую атаку, остались Володя Козак и Димка Скляров. Они еще до темноты держали там оборону (Козак погиб 20 января в возрасте 47 лет, похоронен в родной Малой Антоновке в Киевской области. Скляров погиб 20 января в возрасте 31 года, похоронен в селе Уладовка в Винницкой области, – Ред.).
Нас осматривают медики. Некоторые бойцы сбрасывают одежду, пропитанную кровью. Парень в халате магнитом водит мне по лицу, ища обломок гранаты. В этот момент я хотел бы, чтобы мое ранение было намного тяжелее. Чувствую вину. От комфорта, чистоты, безопасности это чувство только усиливается. Как оказалось позже, что после нас уже никого не вытащили оттуда. Попытки были, но не удачные. Много хороших ребят погибло, пытаясь эвакуировать раненых.
В терминале было два взрыва. После первого ребята еще держали оборону. После второго – практически все были ранены. Большинство из тех, кого вытащили из-под завалов, не дожили до утра. Из нашей роты шесть ребят не вернулись из аэропорта. В целом 3-й батальон 80 ОАмБр в ДАПе и его окрестностях потерял 30 бойцов.
Часто не дают покоя мысли, что все мы, кто выжил, наверное, мало сделали для спасения наших ребят. Мы не офицеры, мы не принимали решений. Возможно надо было бунтовать, пешком прорываться к ним и вытаскивать всеми способами.
10 лет назад я сидел на лестнице стабпункта в Водяном, звонил и говорил слова, которые сейчас говорят тысячи бойцов с разных направлений: "Я жив. Я вышел".
Летом 2015 года Виталия наградили орденом "За мужество" III степени. После начала полномасштабного вторжения он снова стал на защиту Украины, сейчас "киборг" воюет в составе 93-й бригады "Холодный Яр".
При подготовке публикации использовали: воспоминания, предоставленные Виталием Пьясецким, его посты в Facebook и данные из "Википедии".